Неточные совпадения
Доктор между тем с трудом удерживал выражение презрения к этому
старому баричу и с трудом спускался до низменности его понимания.
Старый князь после отъезда
доктора тоже вышел из своего кабинета и, подставив свою щеку Долли и поговорив с ней, обратился к жене...
Знаменитый
доктор, не
старый еще, весьма красивый мужчина, потребовал осмотра больной.
Он видел и княгиню, красную, напряженную, с распустившимися буклями седых волос и в слезах, которые она усиленно глотала, кусая губы, видел и Долли, и
доктора, курившего толстые папиросы, и Лизавету Петровну, с твердым, решительным и успокаивающим лицом, и
старого князя, гуляющего по зале с нахмуренным лицом.
Он узнал Наташу в опасную минуту, когда ее неведению и невинности готовились сети. Матери, под видом участия и
старой дружбы, выхлопотал поседевший мнимый друг пенсион, присылал
доктора и каждый день приезжал, по вечерам, узнавать о здоровье, отечески горячо целовал дочь…
Чрез полчаса стол опустошен был до основания. Вино было
старый фронтиньяк, отличное. «Что это, — ворчал барон, — даже ни цыпленка! Охота таскаться по этаким местам!» Мы распрощались с гостеприимными, молчаливыми хозяевами и с смеющимся
доктором. «Я надеюсь с вами увидеться, — кричал
доктор, — если не на возвратном пути, так я приеду в Саймонстоун: там у меня служит брат, мы вместе поедем на самый мыс смотреть соль в горах, которая там открылась».
Нехлюдов, не желая встречаться с тем, чтоб опять прощаться, остановился, не доходя до двери станции, ожидая прохождения всего шествия. Княгиня с сыном, Мисси,
доктор и горничная проследовали вперед,
старый же князь остановился позади с свояченицей, и Нехлюдов, не подходя близко, слышал только отрывочные французские фразы их разговора. Одна из этих фраз, произнесенная князем, запала, как это часто бывает, почему-то в память Нехлюдову, со всеми интонациями и звуками голоса.
Жена призвала
докторов. На нашем дворе стали появляться то
доктор — гомеопат Червинский с своей змеей, то необыкновенно толстый Войцеховский…
Старый «коморник» глядел очень сомнительно на все эти хлопоты и уверенно твердил, что скоро умрет.
Акт готов; его приобщают к следственному делу о побеге. Затем наступает молчание. Писарь пишет,
доктор и смотритель пишут… Прохоров еще не знает наверное, для чего его позвали сюда: только по одному побегу или же по
старому делу и побегу вместе? Неизвестность томит его.
В одно погожее августовское утро по улицам, прилегающим к самому Лефортовскому дворцу, шел наш знакомый
доктор Розанов. По медленности, с которою он рассматривал оригинальный фасад
старого дворца и читал некоторые надписи на воротах домов, можно бы подумать, что он гуляет от нечего делать или ищет квартиры.
— Так и вы, Райнер,
старые знакомые с
доктором?
Здесь
доктор открыл осторожно трубу, сунул в печку все принесенное им из погреба и, набив туда еще несколько
старых араповских корректур, сжег все это и самым тщательным образом перемешал пепел с печною золою.
Неловко было
старым взяточникам и обиралам в такое время открыто говорить
доктору, что ты подлец да то, что ты не с нами, и мы тебе дадим почувствовать.
При входе
доктора старый лакей проснулся и толкнул казачка, который встал, потянулся и опять опустился на коник.
Доктор,
старый, опустившийся, грязноватый, ко всему равнодушный человек, надел криво на нос пенсне, поглядел в список и выкрикнул...
Вниманье и попеченье было вот какое: постоянно нуждаясь в деньгах, перебиваясь, как говорится, с копейки на копейку, моя мать доставала
старый рейнвейн в Казани, почти за пятьсот верст, через старинного приятеля своего покойного отца, кажется
доктора Рейслейна, за вино платилась неслыханная тогда цена, и я пил его понемногу, несколько раз в день.
— Для врачей нет ни молодых, ни
старых; они должны всем давать советы, — произнес серьезно
доктор.
Первые четыре дня ее болезни мы, я и
доктор, ужасно за нее боялись, но на пятый день
доктор отвел меня в сторону и сказал мне, что бояться нечего и она непременно выздоровеет. Это был тот самый
доктор, давно знакомый мне
старый холостяк, добряк и чудак, которого я призывал еще в первую болезнь Нелли и который так поразил ее своим Станиславом на шее, чрезвычайных размеров.
— Во всяком случае, — продолжал губернатор, — я остаюсь при
старом заключении, что он не в полном рассудке. Как вы? — прибавил он, обращаясь к
докторам.
Из помещения на
Старой площади редакция «Русского слова» вскоре, переменив несколько квартир, переехала на Петровку, в дом
доктора Левинсона, в нижний этаж, где была когда-то редакция арендуемых у императорских театров театральных афиш, содержимая А.А. Левинсоном, сыном домовладельца.
— Тогда к чему же все эти слезы и волнения?
Старый муж разрешил, новый, кажется, попадается человек хороший; надобно радоваться, а не печалиться, — дело житейское, обыкновенное!.. — восклицал
доктор.
Когда они вышли от министра, то прежде всего, точно вырвавшись из какого-нибудь душного места, постарались вздохнуть поглубже чистым воздухом, и Егор Егорыч хотел было потом свезти
доктора еще к другому важному лицу — Сергею Степанычу, но
старый бурсак уперся против этого руками и ногами.
В кофейной Печкина вечером собралось обычное общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих на диване, идущем по трем стенам; отставной
доктор Сливцов, выгнанный из службы за то, что обыграл на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем свою профессию в Москве: в настоящем случае он играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не
старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем на том же диване сидел франтоватый господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен в это придворное звание и явился на выход при приезде императора Николая Павловича в Москву, то государь, взглянув на него, сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: «Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как в какие-нибудь коконы, в камер-юнкерский мундир!» Вместе с этим господином приехал в кофейную также и знакомый нам молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам.
— Нет, не вздор! — воскликнул
доктор и счел за лучшее прекратить с
старой бабой об этом разговор.
— Нет, на улицу рано!.. Холодно еще! — запретил
доктор и обратился к стоявшему тут же Ивану Дорофееву: — А что, твоя
старая бабка давно уж умерла?
Вдруг послышались чьи-то тяжелые шаги по корабельной лестнице, которая вела к нему в комнату. Круциферский вздрогнул и с каким-то полустрахом ждал появления лица, поддерживаемого такими тяжелыми шагами. Дверь отворилась, и вошел наш
старый знакомый
доктор Крупов; появление его весьма удивило кандидата. Он всякую неделю ездил раз, а иногда и два к Негрову, но в комнату Круциферского никогда не ходил. Его посещение предвещало что-то особенное.
— Признаюсь, господин
доктор, — прибавил предводитель, — такого дерзкого поступка и такого дерзкого ему объяснения я от вас не ожидал, от
старого, заслуженного
доктора. Если бы не уважение мое к кресту, украшающему грудь вашу, то я, может быть, не остался бы в тех пределах, в которых нахожусь. С тех пор как я предводителем, — шесть лет минуло, — меня никто так не оскорблял.
Глафире Львовне с первого взгляда понравился молодой человек; на это было много причин: во-первых, Дмитрий Яковлевич с своими большими голубыми глазами был интересен; во-вторых, Глафира Львовна, кроме мужа, лакеев, кучеров да старика
доктора, редко видала мужчин, особенно молодых, интересных, — а она, как мы после узнаем, любила, по
старой памяти, платонические мечтания; в-третьих, женщины в некоторых летах смотрят на юношу с тем непонятно влекущим чувством, с которым обыкновенно мужчины смотрят на девушек.
Дарьюшка потихоньку продает
старые платья и книги и лжет хозяйке, что скоро
доктор получит очень много денег.
Когда приятели вернулись в свой город, был уже ноябрь и на улицах лежал глубокий снег. Место Андрея Ефимыча занимал
доктор Хоботов; он жил еще на
старой квартире в ожидании, когда Андрей Ефимыч приедет и очистит больничную квартиру. Некрасивая женщина, которую он называл своей кухаркой, уже жила в одном из флигелей.
Постойте,
доктор, прежде чем возражать, вспомните, много ли вы видели на фабриках рабочих
старее сорока — сорока пяти лет?
Доктор Сергей Борисыч был дома; полный, красный, в длинном ниже колен сюртуке и, как казалось, коротконогий, он ходил у себя в кабинете из угла в угол, засунув руки в карманы, и напевал вполголоса: «Ру-ру-ру-ру». Седые бакены у него были растрепаны, голова не причесана, как будто он только что встал с постели. И кабинет его с подушками на диванах, с кипами
старых бумаг по углам и с больным грязным пуделем под столом производил такое же растрепанное, шершавое впечатление, как он сам.
Он взял зонтик и, сильно волнуясь, полетел на крыльях любви. На улице было жарко. У
доктора, в громадном дворе, поросшем бурьяном и крапивой, десятка два мальчиков играли в мяч. Все это были дети жильцов, мастеровых, живших в трех
старых, неприглядных флигелях, которые
доктор каждый год собирался ремонтировать и все откладывал. Раздавались звонкие, здоровые голоса. Далеко в стороне, около своего крыльца, стояла Юлия Сергеевна, заложив руки назад, и смотрела на игру.
Ворошилов, видимо, презирал всякое
старье, дорожил одними сливками образованности, последнею, передовою точкой науки; упомянуть, хотя бы некстати, о книге какого-нибудь
доктора Зауэрбенгеля о пенсильванских тюрьмах или о вчерашней статье в"Азиатик джернал"о Ведах и Пуранах (он так и сказал:"Джернал", хотя, конечно, не знал по-английски) — было для него истинною отрадой, благополучием.
В городе у Алексея и жены его приятелей не было, но в его тесных комнатах, похожих на чуланы, набитые ошарканными,
старыми вещами, собирались по праздникам люди сомнительного достоинства: золотозубый фабричный
доктор Яковлев, человек насмешливый и злой; крикливый техник Коптев, пьяница и картёжник; учитель Мирона, студент, которому полиция запретила учиться; его курносая жена курила папиросы, играла на гитаре.
— Ты сейчас садись на лошадь Евстигнея и валяй на Половинку что есть мочи… Лошадь
старая, дорогу знает; ты только понужай. Евстигней останется здесь и повезет
доктора… Фатевна, седлай всех своих лошадей… Мне нужно остаться пока здесь, а потом я приеду.
— Бог их, батюшка, знает; слышал, что кровь-то больна одолевает,
доктор при них, не знаем, что будет. Они, как немного поочувствовались, сейчас приказали, чтоб за вами шли, я и побежал. Этакое на нас божеское посещение — барин-то какой! Этакого, кажись, и не нажить другого. Ну, как что случится, сохрани бог,
старая барыня не снесет этого: кричит теперь как полоумная на весь дом.
Тишина, вздохи. Потом слышпы топот шагов, шум голосов, двери растворяются настежь, и стремительно вваливаются: Гросман с завязанными глазами, держащий за руку Сахатова, профессор и
доктор, толстая барыня и Леонид Федорович, Бетси и Петрищев, Василий Леонидыч и Марья Константиновна, барыня и баронесса, Федор Иваны и и Таня. Три мужика, кухарка и
старый повар (невидим). Мужики вскакивают. Гросман входит быстрыми шагами, потом останавливается.
Доктор. То-то хорошо, а все по-старому; а так, барыня, нельзя, нельзя. Ну прощайте!
В семь часов вечера этого последнего дня его жизни он вышел из своей квартиры, нанял извозчика, уселся, сгорбившись, на санях и поехал на другой конец города. Там жил его
старый приятель,
доктор, который, как он знал, сегодня вместе с женою отправился в театр. Он знал, что не застанет дома хозяев, и ехал вовсе не для того, чтобы повидаться с ними. Его, наверно, впустят в кабинет, как близкого знакомого, а это только и было нужно.
Когда на Хохрякова падали неожиданно с неба большие деньги, он закатывал великолепный обед всему цирковому составу: артистам, ветеринару и
доктору — в
старой просторной столовой, конюхам — на кухне.
Потом, по выбору
доктора Шевырева, поет белокурая пожилая цыганка с истощенным лицом и огромными расширенными глазами — поет о соловье, о встречах в саду, о ревности и молодой любви. Она беременна шестым ребенком, и тут же стоит ее муж, высокий рябой цыган в черном сюртуке и с подвязанными зубами, и аккомпанирует ей на гитаре. О соловье, о лунной ночи, о встречах в саду, о молодой красивой любви поет она, и ей также верят, не замечая ни тяжелой беременности ее, ни истощенного
старого лица.
— Нет, Егор Иваныч, ради бога! — заторопился студент. — Вы только послушайте, только послушайте меня. Мужик, куда он у себя ни оглянется, на что ни посмотрит, везде кругом него старая-престарая, седая и мудрая истина. Все освещено дедовским опытом, все просто, ясно и практично. А главное — абсолютно никаких сомнений в целесообразности труда. Возьмите вы
доктора, судью, литератора. Сколько спорного, условного, скользкого в их профессиях! Возьмите педагога, генерала, чиновника, священника…
«Знаменитый
доктор, — рассказывает Толстой, — не
старый, еще весьма красивый мужчина, потребовал осмотра больной Кити.
Я изо всех сил стискиваю зубы, чтобы снова не застонать от мучительной боли. Сандро вихрем проносится мимо нас. Я знаю — сейчас он поскачет за
доктором.
Старый Михако бежит с фонарем. Маро несет теплую бурку Люды… Нечего и надеяться! Тотчас начнутся расспросы, упреки, жалобы!
После капитана
старый штурман и
доктор пользовались самым большим уважением Ашанина.
— Что делать? Написал в Лондон хозяевам и своим компаньонам, чтобы прислали денег на возвратный путь — деньги-то из карманов подлецы вытащили, а пока живу у одного
старого приятеля, капитана, судно которого стоит здесь в ожидании груза… Спасибо — приютил, одел и дал денег. Сегодня вот съехал на берег… был у
доктора. Пора и на корабль. Милости просим ко мне в гости… Очень рад буду вас видеть! — прибавил старик. — «Маргарита», большой клипер, стоит на рейде недалеко от вашего корвета… Приезжайте…
Ей нравилось в Топоркове не только уменье лечить, но и «положительность», которую она успела прочесть нa лице
доктора.
Старым людям почему-то сильно нравится эта «положительность».
Она вышла из расчета, потому что он, по выражению ее институтских подруг, безумно богат и потому что ей страшно было оставаться в
старых девах, как Рита, и потому, что надоел отец-доктор и хотелось досадить Володе маленькому.
За бенефисный вечер Садовского я нисколько не боялся, предвидел успех бенефицианта, но не мог предвидеть того, что и на мою долю выпадет прием, лучше которого я не имел в Малом театре в течение целых сорока лет, хотя некоторые мои вещи ("
Старые счеты","
Доктор Мошков","С бою","Клеймо") прошли с большим успехом.